Две России - взглянули друг другу в глаза,
Ужаснулись, и вновь отвернулись,
Ибо правда была - откровенна и зла,
Отражая - доносы и пули.
А.Андреевский
В 1991 году в сосновом лесу недалеко от села Смоленка близ города Читы были найдены места массовых захоронений. Правоохранительными органами совместно с представителями общественного Комитета памяти была вскрыта одна из пятидесяти могил и проведены соответствующие исследования. Было установлено, что в этом районе погребено несколько тысяч людей, расстрелянных по ложному обвинению в 1937-38 годах. В могиле был обнаружен 51 труп с характерным отверстием от пистолетной пули калибра 9,2 мм системы «Кольт» в затылочной части черепа. Всего подобных захоронений было выявлено около 50-ти, что составляет 2500 человек, замученных и убитых в застенках НКВД в Чите. По неофициальным данным в этом месте находится до 8 тысяч человек. Через год над могилой появился полированный из черного камня крест с надписью «Жертвам репрессий» и памятный знак в виде трех сквозных полусфер.9 августа 1991 года состоялось перезахоронение жертв террора. По инициативе Комитета памяти этот день был объявлен Читинским областным советом народных депутатов Днем памяти жертв политических репрессий в Читинской области (Забайкальский край). Сухая и лаконичная справка. Для нас, чьи родственники, вот эти, с пулевыми отверстиями в затылок, близкие и родные, объявленные кем-то врагами народа, кем-то, кто прихоти ради объявил войну своему народу.
Мой дед Деревнин Илья Дмитриевич был арестован в 1 августа 1937 года по ложному доносу, а 22 февраля 1938 года расстрелян как враг народа. Сведений о месте смерти и захоронении нет. Было ему, моему деду-мальчишке, 33 года, возраст Христа. У него осталось жена и шесть малолетних детей, которые прошли все круги ада, ведь жить с ярлыком «семья врага народа» было невыносимо.
Бабушка Пелагея Львовна долгими вечерами рассказывала нам о дедушке и только тихо просила: «Не верьте никому, Илья не был врагом». Илья Дмитриевич и Пелагея Львовна были из зажиточных семьей, когда поженились, родители выделили им 30 голов коров, лошадей, коз и овец. Влюбленные и счастливые, они дружно трудились, построили дом, растили детей. Дед активно участвовал в жизни Зоргольской станицы, проводил сходы станичников, вел протоколы заседаний, так как был грамотный и очень начитанный человек. Когда стали создавать колхоз, вступил в колхоз, отдав все хозяйство, а себе оставил одну корову. К его мнению станичники прислушивались.
Когда я познакомилась с архивными документами Зоргольского сельского Совета ( архив Зоргольского сельсовета сохранен с 1924 года), обнаружила протокол собрания о приеме деда в партию. В 1933 году его назначили председателем сельского совета, в этой должности он проработал до 1937 года. Всегда жизнерадостный и целеустремленный, он многое хотел успеть сделать, а бабушке говорил: «Паша, наши дети и внуки, правнуки будут жить в счастливой стране». Вместе с пограничниками казаки охраняли границу, и дед очень часто неделями был на границе в заслонах (жители Китая в то время десятками переходили через границу). За активное участие в охране государственной границы командованием пограничного отряда награжден почетной грамотой и ценным подарком - фотоаппаратом. Но потом начинается жестокая борьба, стали поступать разнарядки - искать врагов среди казаков –станичников, кто служил в белой армии, кто что-то сказал… Честный и принципиальный Илья Дмитриевич отказался писать доносы, проводить обыски у односельчан, мало того, написал заявление об увольнении с должности председателя сельского совета. И, его, конечно, тут же исключили из партии, как не оправдавшего доверия, и направили заведующим колхозной конефермой. Но недолго он проработал на конеферме, разгул кровавой вакханалии уже начался. Ежедневно в станице кого-нибудь арестовывали, проводились обыски. Со станичниками он был на сенокосе и каждый день ждал, что за ним придут, по воспоминаниям очевидцев, увидев машину, которая ехала в сторону казаков, он воткнул вилы в копну сена и тихо сказал: «Это за мной». Ему не дали попрощаться с семьей, увели в районный центр в село Бырка. А дома перевернули все, добротные вещи отобрали, фотографии изорвали и сожгли, бабушку с детьми выгнали из собственного дома в старый сарай, в котором она с детьми жила до морозов. Через несколько недель бабушке разрешили свидание, позволили привезти продукты и одежду. Но увидеться они смогли только через окно. Бабушка рассказывала, что забирали рослого красивого русоволосого казака, а увидела она худого и изможденного, с запавшими глазами, с разбитыми губами, седого, как лунь, старика.
У Анны Ахматовой в поэме «Реквием» есть пронзительные строки, которые отражают трагедию народа:
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе...
Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.
Сколько же было сил в этой женщине, ведь казнью мужа, мучения не закончились: осатаневшие от вседозволенности и крови, мучители глумились и издевались, постоянно напоминая, что она жена врага народа, заставляли выполнять самую тяжелую работу, морили голодом, односельчане в страхе сторонились, боясь такой же участи:
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг…
Но, как вспоминала бабушка, добрых людей было много, тайком, по ночам кто-то приносил к старой избенке, в которой разрешили жить, то банку молока, то, бережно завернутый в тряпку, кусок хлеба. Затем местные «активисты» дабы доказать свое «усердие» и «преданность» её и детей выгнали из села на заимку. Пока бабушка была на работе, голодные дети ходили по полям, отыскивая мерзлую картошку и колоски пшеницы, но их выслеживали, давили лошадьми, стегали нагайками. Самая младшая дочка, ослабевшая от голода, заболела и умерла.
Я часто читаю уголовное дело деда, реабилитированного в 1958 году. Уголовное дело в 17 листов – один донос, один допрос, письма родственников с просьбой о пересмотре дела и приговор Особой Тройки УНКВД - расстрел. Боль. Снова боль безжалостно сжимает сердце. За что?!
Да и что же такое ответить могли
Палачи - своим выжившим жертвам,
Не успевшим упасть под гортанное «Пли!»,
Уцелевшим ли, павшим ли, мёртвым
Что ответить - лежащим в безвестных полях,
Вдоль несчётных дорог и каналов,
Где шумят о погибших теперь тополя,
Что же им, палачам, своим жертвам сказать,
Тем, которых убили их пули?
– Говорят, время лечит. Говорят, надо простить, понять, забыть. Но не получается забыть, нельзя, невозможно.
Материал подготовила Елена Деревнина
Фото Татьяны Клюевой